ЛИСТАЯ ПОЖЕЛТЕВШИЕ
СТРАНИЦЫ
Из истории обучения грамоте
 В разных
культурах обучение детей начиналось с разного
возраста.
Египетских мальчиков, готовившихся к карьере
писцов, начинали учить этому ремеслу с пяти лет.
В Древней Индии систематическое обучение
ребенка мужского пола из касты брахманов (жрецов)
начиналось в восемь лет, из касты кшатриев
(воинов) — в одиннадцать лет, из касты вайшья
(крестьян, ремесленников, торговцев) — в
двенадцать лет. В этом возрасте мальчик покидал
свою семью и переходил жить в семью учителя.
В Древнем Китае обучение начиналось с
семи-восьми лет.
В Древней Греции — с семилетнего возраста.
Однако поступление в школу было
привязано к возрасту достаточно условно. В
Средние века родители самостоятельно
определяли, когда ребенка нужно отдавать
учиться. На их решение влияло и финансовое
положение семьи, и то и дело вспыхивающие
эпидемии, и готовность ребенка жить без родных
(практически все школяры в средневековой Европе
учились далеко от дома).
Поэтому в колледжах XVI — XVII веков в
начальном классе можно было встретить детей в
возрасте от восьми до пятнадцати лет, при том что
наиболее распространенным возрастом для
поступления в школу был десятилетний возраст.
Практически во всех культурах одной из
главных задач школы было обучение грамоте.
Начиналось оно обычно со знакомства с
письменными знаками (буквами, иероглифами),
которые ученики по образцу выцарапывали на
глиняных или восковых табличках. Обучение письму
и чтению на протяжении всей истории цивилизации
стоило детям многих страданий. Учиться было
трудно. И это считалось закономерным. Учителя
полагали, что корни учения должны быть горькими:
лишь в этом случае возможно оценить сладость его
плодов. За неуспехи и нарушения дисциплины
учеников били. Физические наказания также были
необходимым элементом обучения. Как гласила
надпись на одном из древнеегипетских папирусов,
«ребенок несет ухо на своей спине, и нужно бить
его, чтобы он услышал».
Многие родители и по сей день считают, что
маленький ребенок должен учиться до изнеможения.
Иначе к его занятиям невозможно относиться
серьезно.
В древнегреческой школе учились
читать по складам: «бета-альфа — ба; гамма-альфа
— га; гамма-лямбда-альфа — гла…» — и так далее,
перебирая все возможные сочетания, пока они не
начинали узнаваться с первого взгляда. Этим же
методом пользовались и в России. Так, например,
обучал читать воспитанников Яснополянской школы
Лев Толстой. И, как считал он сам и его ученики,
довольно успешно. Толстой неодобрительно
отнесся к внедрению в школьную практику новых —
звуковых — методов обучения чтению: по его
мнению, по складам дети обучались читать легче.
Похожие слова мы услышали от нашего
современника — педагога Зайцева. Он вернул в
педагогический язык уже подзабытое слово
«склады».
Известные педагоги 1970-х годов Борис и
Елена Никитины отстаивали целесообразность
другого старинного метода обучения чтению —
метода целых слов. У каждого из детей их большой
семьи в возрасте года появлялся альбом, куда
записывались слова и коротенькие предложения.
Ребенок учился узнавать их, как картинки, и скоро
мог «прочитать» первую, специально для него
написанную книжку. Никитины утверждали, что
такое узнавание слов-картинок является хорошей
подготовкой к настоящему чтению. Все их десять
детей научились читать довольно рано — еще до
поступления в школу.
Похожий метод чтения используется при
обучении детей иностранному языку: наряду со
звуковым значением букв ребенок заучивает
написание и звучание целых слов.
А вальдорфские педагоги считают, что
письмо функционально предшествует чтению.
Поэтому сначала надо научить ребенка писать и
только потом — читать. Аргументируют они свою
позицию так: книгопечатанию в истории
человечества предшествовал длительный период
развития рукописной культуры. Ребенок в
онтогенезе должен обязательно повторить ступени
развития человеческого общества — в этом залог
психологической обоснованности методики
обучения. Сначала ребенка нужно научить
создавать и разбирать рукописные тексты, и лишь
потом — печатные.
Подобная позиция, конечно, может быть
подвергнута обоснованной критике. Но если под
письмом понимать не курсивное письмо, а
«рисованное», в таком подходе обнаружится много
мудрого. Вспомните: малыши, знакомясь с буквами, в
первую очередь начинают их «писать». Как они сами
говорят, «я умею писать печатными буквами».
Ученые называют такие буквы «иероглифами»,
потому что они не написаны в буквальном смысле
слова, а нарисованы. Некоторые дети исписывают
рисованными буквами целые тетради, пытаются
записывать сказки и истории. Подобные занятия
нужно поощрять всеми возможными способами: они
очень полезны и с точки зрения развития моторики
руки, и с точки зрения усвоения графического
образа буквы.
Исследователи отмечают, что сроки,
необходимые для овладения чтением и письмом, во
все времена определялись индивидуальными
особенностями детей, установками педагогов и
культурными традициями.
Французский культуролог и
исследователь семьи и детства Филипп Арьес так
описывает начало обучения маленького дофина —
будущего короля Франции Генриха IV, жившего в ХVII
веке. «В три года пять месяцев ему нравится
листать Библию с картинками, кормилица
показывает ему буквы — он знает весь алфавит…
Начиная с четырех лет ему преподают письмо…
Приносят письменный прибор и пример. (Примером
называли образец, который надо было скопировать.)
Он переписывает пример, точно копируя каждую
букву. Очень доволен. Начинает знакомиться с
латинскими словами…»
Но тот же Арьес, рассказывая о другом
известном человеке средневековья Томасе
Платтере — гуманисте и реформаторе
образовательной системы, — отмечает, что за
десять лет своего бродяжничества по школам
Европы Платтер так и не выучился читать и писать.
И лишь в возрасте восемнадцати лет он нашел
священника, который взялся обучить его грамоте.
Томас выучил алфавит за один день и быстро освоил
чтение и письмо. Овладение грамотностью
завершило образование Платтера: ведь к
восемнадцати годам он знал наизусть множество
текстов античных философов и отцов церкви,
которые выучил со слуха, и мог вести «ученые»
беседы.
Примеры из жизни знаменитых людей
показывают, что никакой определенной связи между
ранним обучением чтению и будущими свершениями
не просматривается. Михаил Ломоносов, как мы
помним, не был «ранним» учеником. А Альберта
Эйнштейна по результатам современного
тестирования следовало бы отдать в школу для
детей с задержкой умственного развития: он плохо
говорил, поздно научился читать и не успевал по
математике.
 Во
все времена одним из важнейших обстоятельств,
побуждавших ребенка научиться читать, были
семейные традиции. Знаменитый философ середины
ХХ века Жан-Поль Сартр рос в семье, где к чтению
относились как к культовому действу, а домашняя
библиотека считалась фамильным достоянием.
Стать взрослым и овладеть «тайной» узнавания
буквенных значков было для маленького Жана-Поля
синонимами.
«Я еще не умел читать, но уже пожелал
иметь собственные книги. Дед отправился к своему
мошеннику-издателю и раздобыл там «Сказки» поэта
Мориса Бушора... Взяв два маленьких томика, я их
обнюхал, ощупал, небрежно, с предусмотренным по
этикету хрустом открыл «на нужной странице».
Тщетно: у меня не было чувства, что книги мои. Не
увенчалась успехом и попытка поиграть с ними:
баюкать,
целовать, шлепать, как кукол...
Завладев книжкой под названием
«Злоключения китайца в Китае», я уволок ее в
кладовую; там, взгромоздившись на раскладушку, я
стал представлять, будто читаю: я водил глазами
по черным строчкам, не пропуская ни одной, и
рассказывал себе вслух какую-то сказку,
старательно выговаривая все слоги. Меня застигли
врасплох... — и было решено, что пора меня учить
грамоте. Я был прилежен, как оглашенный язычник; в
пылу усердия я сам давал себе частные уроки:
взобравшись на раскладушку с романом Гектора
Мало «Без семьи», который я знал наизусть, я
прочел его от доски до доски, наполовину
рассказывая, наполовину разбирая по складам;
когда я перевернул последнюю страницу, я умел
читать.
Я ошалел от счастья: теперь... я буду
знать все! Мне позволили рыться на книжных
полках, и я устремился на приступ человеческой
мудрости!... Напрасно я стал бы искать в своем
прошлом пестрые воспоминания, радостную
бесшабашность деревенского детства. Я не
ковырялся в земле, не разорял гнезд, не собирал
растений, не стрелял из рогатки. Книги были для
меня птицами и гнездами, домашними животными,
конюшней и полями...»
Сартру в это время было пять лет. Здесь
важно обратить внимание на то обстоятельство,
что родители приняли решение обучать мальчика
читать только после того, как он
продемонстрировал готовность к таким занятиям.
Однако известны случаи, когда
страстное желание ребенка учиться развивается
вопреки внешним обстоятельствам. Более того,
внешние препятствия только подогревают его
интерес к той или иной области знания.
Вот как вспоминает о своем детстве
Софья Ковалевская, знаменитая женщина-математик:
«Уже с пятилетнего возраста я сама стала
сочинять стихи. Но гувернантка моя этого занятия
не одобряла; (...) она жестоко преследует все мои
стихотворные попытки; если, на мою беду, ей
попадется на глаза клочок бумажки, написанный
моими виршами, она тотчас же приколет его мне к
плечу, и потом, в присутствии брата и сестры,
декламирует мое несчастное произведение, (...)
жестоко коверкая и искажая.
Однако гонение на мои стихи не
помогало. В двенадцать лет я была глубоко
убеждена, что буду поэтессой. Из страха
гувернантки я не решалась писать своих стихов, но
сочиняла их в уме, как старинные барды, и поверяла
их своему мячику.
...Гувернантка моя очень разборчива
насчет дозволенного для меня чтения. Детских
книг у меня немного, и я все их уже знаю почти
наизусть; гувернантка никогда не позволяет мне
прочесть какую-нибудь книгу, не прочтя ее
предварительно сама; а так как читает она
довольно медленно, то я нахожусь в хроническом
состоянии голода насчет книг...
...Я подхожу к какой-нибудь книжке и
заглядываю в нее; переверну несколько страничек,
прочту несколько фраз, потом опять пробегусь с
мячиком... Мало-помалу чтение завлекает меня. Я
забываю об опасности и начинаю жадно глотать
одну страницу за другой. Нужды нет, что мне
попался не первый том романа; я с таким же
интересом читаю с середины и в воображении
восстанавливаю начало. Время от времени я имею
предосторожность сделать несколько ударов
мячиком, (...) чтобы гувернантка слышала, что я
играю, как мне приказано...»
Этот случай показывает, что
«интеллектуальный голод» только стимулирует
страсть девочки к чтению и к книгам. Конечно,
гувернантка Софьи Ковалевской далека от мысли
действовать методом от противного. Но в
некоторых педагогических системах (например, в
вальдорфской и в монтессори-педагогике) принцип
«интеллектуального голода» является методом
обучения: чтобы дети хотели узнавать что-то
новое, их нельзя пичкать информацией. Нужно
создавать условия, при которых ребенку
потребуется добывать эту информацию
самостоятельно. Только тогда она будет для него
личностно-значимой.
Материал подготовила Марина
АЛЕКСАНДРОВСКАЯ
|