Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Дошкольное образование»Содержание №23/2003

ДЕТСКИЙ МИР

Благая весть Януша Корчака

Януш Корчак — врач, писатель и педагог, погибший в немецком концентрационном лагере Треблинка вместе со своими воспитанниками — детьми из варшавского Дома сирот.
Корчак отказался спасти свою жизнь трижды. В первый раз — когда принял решение не эмигрировать в Израиль перед оккупацией Польши, чтобы не оставлять Дом сирот на произвол судьбы накануне страшных событий. Во второй раз — когда отказался бежать из варшавского гетто. А в третий — когда все обитатели Дома сирот уже поднялись в вагон поезда, отправлявшегося в лагерь. Легенда рассказывает, что к Корчаку подошел офицер СС и спросил:
— Это вы написали «Короля Матиуша»? Я читал эту книгу в детстве. Хорошая книга. Вы можете быть свободны.
— А дети?
— Дети поедут. Но вы можете покинуть вагон.
— Ошибаетесь. Не могу. Не все люди — мерзавцы.
Никого из очевидцев этого разговора не осталось в живых. Как не осталось свидетелей и тому, что Корчак по дороге в Треблинку рассказывал детям сказки, чтобы отвлечь их от тяжелых мыслей.
Но эти эпизоды настолько характерны для личности «старого доктора», настолько соответствуют стилю всей его педагогической и человеческой жизни, что не вызывает сомнений — это было именно так.
Януш Корчак — педагог, который отказался покинуть своих детей на пороге газовой камеры. Не покинул и погиб, хотя мог бы спастись.

* * *

В общем-то можно больше ничего не знать о Корчаке. Такая гибель требует, чтобы во всех «педагогических вероисповеданиях» это имя было канонизировано и все педагоги склоняли бы голову перед портретами Януша Корчака. И еще она должна научить их таким словам: «Боже, не дай нам узнать, способны ли мы сами на такое! Не дай нам узнать никогда!»
Но портреты Корчака в педагогических учреждениях встречаются не часто. Многие педагоги до сих пор не знают этого лица.

Я повесила фотографию Корчака над своим рабочим столом, когда пришла работать в детский сад. Через месяц грянула проверка. В группу стремительным атакующим шагом вошли три дамы и с плохо сдерживаемым гневом стали открывать шкафы, громко хлопая дверцами и вываливая наружу содержимое ящиков. Начальственный гнев опережал ревизию, а жесткие манеры профессиональных контролеров плохо вязались с самим понятием «детский сад». Проверяющие остались крайне недовольными: игрушки — не те, пособия — не те, уголки — не те. Педагог — тоже, по-видимому, не тот.
— И вообще: почему у вас Чуковский висит не в той зоне?
В этот момент мы поменялись ролями. Чувство унижения, раздражения и страха ушло. Я ощутила спокойствие и глубокую правоту. Эти люди — они не знают Корчака. И они пришли отдавать указания?
— Это мое рабочее место, а не «зона». «Зона», простите, — это из лагерного жаргона. Да и вряд ли я бы повесила портрет Корчака — в зону. Он свое зоне отдал...

Смерти Корчака было бы довольно, чтобы увековечить его имя. Но легендарная смерть была завершением легендарной жизни.
Корчак был врачом, писателем и педагогом. И его жизнь — некое педагогическое евангелие, возвещение благой вести о ребенке. Более чем за полвека до появления Конвенции о правах ребенка он написал: «Ребенок имеет право на уважение». Задолго до ратификации этой Конвенции европейскими государствами он на вверенном ему пространстве реализовал права детей на жилье, на заботу, на уход, на образование. В Доме сирот учили читать, писать и считать до последнего момента — до отправки в лагерь. А еще были занятия в кружках и встречи с интересными людьми. Ну, не бессмысленность ли, если все еврейские обитатели Варшавы, включая детей, уже были обречены? Но жизнь ребенка имела для Корчака непреходящее значение — каждый ее день, каждая минута, пребывание здесь и теперь. Вся его судьба стала примером того, «как любить детей».

В двадцатые годы Корчак, среди других произведений, написал для детей повесть «Король Матиуш Первый». Это история мальчика-короля, который хотел быть реформатором. Матиуш мечтал, чтобы жизнь в его стране строилась на справедливых законах и на парламентском правлении. И чтобы дети тоже имели в парламенте право голоса.
«— Господа министры! — начал Матиуш и выпил воды, так как собирался говорить долго. — Мы решили, что управлять страной должен весь народ, чтобы весь народ мог сказать, что ему нужно. Но вы забыли, господа, что народ — это не только взрослые, но также и дети. У нас несколько миллионов детей, и они тоже должны управлять. Пусть будут два парламента: один — для взрослых, и там будут депутаты взрослых и министры взрослых, а другой — для детей, и там дети будут депутатами и министрами…
Матиуш четыре раза пил воду и говорил очень долго, и министры поняли, что это не шутка, что сейчас дело идет не о шоколаде, не о коньках или качелях, а об очень важной реформе.
— Я знаю, что это трудно, — закончил Матиуш свою речь. — Все реформы трудны. Но надо начать. Если мне не удастся сделать все, как надо, мои реформы завершит мой сын или внук.
Министры склонили головы. Это правда — дети тоже народ, следовательно, они имеют право управлять. Но как это сделать? Сумеют ли они, не слишком ли они глупые?..
…В детском парламенте все было устроено так же, как у взрослых, только ручки у дверей были ниже, чтобы самые маленькие депутаты могли сами открывать двери; стулья были низкие, чтобы у детей ноги не болтались в воздухе, окна были ниже, чтобы дети могли смотреть на улицу, когда совещание не будет очень интересным…»

В описании парламента для детей безошибочно угадывается корчаковский стиль — с его неизменным сочувствием к «маленькому человечку», которому приходится смотреть на мир снизу вверх. Но Корчак был практиком и потому никогда не идеализировал детей. Он любил их и понимал, как никто другой. Однако знал: и детям могут быть свойственны черствость и жестокость, лживость и глупость.
Парламентская республика Матиуша — такая прекрасная, разумная и справедливая в планах маленького короля — гибнет от детского безрассудства и предательства взрослых.

Когда моим детям оставалось полгода до выпуска из начальной школы, я стала читать им «Матиуша Первого» — каждый день по несколько страниц. Я хотела успеть до конца мая. Детям книга нравилась. В ней много захватывающих приключений. Но я ждала одного момента, чтобы проследить за детской реакцией. Вот оно: в стране Матиуша взбунтовались дети. Бунт перерастает в государственный переворот, дети захватывают в свои руки всю полноту власти. Описание «свержения» взрослых невероятно веселит моих учеников. Они просто за животики хватаются, когда я читаю, что взрослые по утрам отправляются в школы, а дети — в конторы и на фабрики. Но вот новая страница: что в армии делается? Дети хозяйничают: истратили на салюты весь порох, испортили пушки. Что на фабриках делается? Все испорчено. Половина магазинов в городе закрыта, потому что все разворовали. На железнодорожной станции перевернулся состав: стрелочник пошел играть в мяч, а начальник станции — на рыбалку. Машинист не знал, где тормоз. В результате — сто человек убитых. Смех обрывается. Это не игра в перевертыши. Это о чем-то серьезном. Это о том, чем в действительности являются права, всегда ли требования детей обоснованны и всегда ли не правы взрослые. Это о том, какая непростая все-таки жизнь.
«Король Матиуш Первый» — детская антиутопия, настоящий художественный учебник по демократии, правоведению и политологии, адресованный детям и педагогам.

Воспитанники Дома сирот были сложными детьми. Большинство из них осталось без родителей в результате еврейских погромов, прокатившихся по Польше в 1918—1920 годах. Дети были травмированы пережитым. До своего появления в Доме сирот многим из них пришлось бродяжничать, попрошайничать, воровать.
Корчак считал: главная терапия по отношению к его воспитанникам заключается в том, чтобы учить их жить в соответствии с законом: знать закон, уважать закон, пользоваться законом, искать у него защиты. Перед законом все равны. Это основной принцип демократии. Поэтому в Доме сирот была создана — точнее, выращена — система самоуправления, не имевшая в то время аналогов.
В демократическом обществе гарантией прав гражданина является суд. Суд и судебный совет были главными органами самоуправления в Доме сирот. Корчак сочинил специальный судебный кодекс, включавший тысячу пунктов. В пунктах судебного кодекса перечислялись поступки, отклоняющиеся от допустимой нормы поведения, и предусматривались наказания за них. Это был один из самых гуманных судебных кодексов в истории права; большинство его статей гласило: «Суд считает, что виновного надо простить». В качестве судей выступали члены судейской коллегии — выборного органа, меняющего свой состав через определенные промежутки времени. О судейской коллегии были написаны слова, которые сегодня по отношению к судам повторяют все правозащитники: «Она не воплощает справедливость, но должна стремиться к справедливости… не воплощает истину, но должна стремиться к истине». Судейской коллегии подчинялись все, даже директор. Корчак трижды представал перед судом и был оправдан.
Корчак не любил читать детям нотации. Он считал, что образ жизни учит и лечит лучше всего. Бессмысленно рассказывать детям о чести, если педагоги высказывают к ним неуважение. Бессмысленно взывать к их моральным чувствам, если они лишены элементарных прав: «наряду с законом педагогического внушения и наставления существует и закон антитезы, основанный на силе сопротивления этому внушению, так что чтение нотаций приводит и к обратным результатам».
Главный педагогический результат, к которому он стремился, — разбудить в детях стремление к лучшей жизни. К жизни, которая складывается в результате серьезной внутренней работы над собой.
«Мы не даем вам Бога, потому что вы должны открыть его в своих душах путем усилия, в одиночестве, — говорил он выпускникам 1919 года. — Мы не даем вам родины, так как ее вы должны открыть трудом ваших сердец и мыслей. Мы не даем вам любви к людям, ибо нет любви без прощения, а прощение — это тяжелый труд, это ноша, которую каждый обязан нести сам. Одну вещь мы даем вам: тоску по лучшей жизни, которой нет, но которая наступит когда-нибудь, по жизни истинной и справедливой. Может быть, именно эта тоска приведет вас к Богу, к родине и к любви».

Король Матиуш дал детям своей страны собственное знамя — зеленое, как летние леса. Ведь дети обязательно должны выезжать летом за город, чтобы быть здоровыми.
Знамя Дома сирот тоже было зеленым. На нем было изображено цветущее каштановое дерево — символ юности и надежды на будущее. Под этим знаменем обитатели Дома сирот шли на вокзал для отправки в Треблинку. И те, кого доктор проводил своими напутственными словами в более счастливые для приюта времена, тоже скорее всего погибли с началом войны.
Детей Корчака не осталось в живых. Только книги.

Я иногда думаю: этот немецкий офицер СС, который хотел отпустить Корчака, — он ведь нарушал должностные инструкции? Возможно, желание спасти автора любимой детской книги родилось из островка того человеческого, индивидуального, своего, что сохранилось в нем, несмотря на нацистскую форму?
И это человеческое было живо благодаря воспоминанию о «Матиуше». Корчак в тот момент не мог думать об этой своей педагогической «победе». Она была несоразмерна его труду, и он не захотел воспользоваться ее плодами.
Но я, торопясь дочитать своим ученикам роман, вкладывала в это почти мистический смысл: «Пусть слова этой книги осядут в вас. И пусть в урочный час проснутся, какую бы форму вы ни надели».

Марина АРОМШТАМ

 

Рейтинг@Mail.ru