Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Дошкольное образование»Содержание №10/2004

ЛИЧНЫЙ ОПЫТ

Записки воспитательницы

Предисловие

В то время, как наша педагогика находится в поисках эффективного и социально (читай — мещански) благополучного учителя, автор этих строк уже много лет ищет учителя счастливого. Это ненаучно, я понимаю. Тем не менее мои поиски оказались более успешными: я нашел, к своему удивлению, довольно много педагогов, которых могу уверенно назвать счастливыми людьми — именно в своей профессии. Их работа: та самая, презираемая, нестатусная, низкооплачиваемая — дала им возможность стать счастливыми. И больше всего среди них учителей начальных классов и воспитателей детских садов.

И вы знаете, что самое забавное: как я убедился, эффективный педагог и счастливый педагог — это вообще-то одно и то же. То есть «эффективным» (попросту: таким, от которого детям польза) может быть только и исключительно счастливый учитель и счастливый воспитатель.

Впрочем, и это ненаучно и никаких научных аргументов вы от меня не услышите. Хотя сами эти записки — по-моему, очень убедительный аргумент.

Написала их моя бывшая ученица Лена (Елена Михайловна), у которой, в силу ряда причин, изначально было очень серьезное и возвышенное представление о педагогической профессии. После школы Лена поступила в педагогический колледж, по окончании которого начала работать воспитателем в обычном детском саду. Эти записки — выдержки из ее педагогического дневника за первый месяц ее работы.

Что особенного в этих записях, почему я решил их опубликовать? Особенного ничего: все это очень типично. Но тем и интересно.

А еще дневник Елены Михайловны интересен тем, что открывает путь к педагогическому счастью: показывает, как обычному воспитателю обычного детского сада стать счастливым в своей работе.

Нет, Лена не блестяще одаренный человек. Она была тихая девочка, никогда ни на кого не стремившаяся влиять, никакой не лидер, конечно. У нее половина троек в аттестате, и только по гуманитарным предметам хорошие отметки. В колледже она не была среди лучших студенток курса.

Ее сила в другом: она счастливый человек, она нашла свое призвание. Она по-прежнему работает воспитателем и хотела бы им остаться до конца жизни. Ее тоже волнует низкая зарплата, социальная незащищенность, недостаточная эффективность педагогической работы наших образовательных учреждений. Но она нашла что-то такое в своей работе, что важнее благополучия и того, что называется «профессиональной эффективностью». И, повторяю, не она одна: я знаю нескольких таких педагогов. Но они скромные люди, не пишут статей, не выступают на конференциях. Они просто работают с детьми, и их это удовлетворяет.

Так что, может быть, мы ищем где-то не там. Если человек видит цель своей жизни в благополучии, то его нельзя удовлетворить: завтра ему захочется иметь больше, чем сегодня; послезавтра — еще больше. Его вечно гложет ощущение своей социальной ущербности: ведь мы же понимаем, что никогда не будет воспитатель детского cада зарабатывать много — сравнительно с другими.

Нет, не там мы ищем.

Впрочем, предоставляю об этом судить самим читателям.

Фрагменты из дневника Елены Михайловны я даю в своей литературной обработке, некоторые записи я опустил, но ничего не добавил: это действительные факты и переживания одной обыкновенной начинающей воспитательницы.

Вадим СЛУЦКИЙ


10.XI. Дала себе слово делать записи систематически, каждый день, но сразу же слово свое и нарушила. Сегодня уже шестой день, как я работаю, суббота. Но, конечно, в эти пять первых дней и речи не могло быть о каких-то записях.
Эта неделя была самой трудной, даже мучительной за всю жизнь! Ну не было у меня раньше особых испытаний, я понимаю. Но неужели это так должно быть? Неужели иначе нельзя?
Первые 2—3 дня — это было что-то ужасное. Я возвращалась домой не то что усталая, а вся опустошенная, как будто вывернутая наизнанку, потерявшая ощущение себя, окружающего, вообще какие бы то ни было чувства и желания. Хотелось только лечь, ничего не видеть, не слышать, закрыть глаза.
В первый же вечер единственная моя мысль была такая: «Нет, я этого не выдержу! Я не знала, не могла себе представить, что это такое! Подам заявление. Надо уйти!» Но это было так смешно и постыдно: подать заявление после того, как столько ходила, искала работу, нашла, наконец, и так удачно, возле дома, оформляла санитарную книжку... И работаю-то в первый раз в жизни, первые дни. Нет, невозможно было уйти. И в то же время я была уверена эти первые дни: эта работа не для меня — я не выдержу!
Сейчас понимаю, что ничего такого особенного и не было. И не делала-то я почти ничего. И работала, как и положено, в одну смену. Но как это было тяжело!
Во-первых, сразу на тебя обрушивается огромное количество, просто какая-то лавина, неразрешимых и в то же время унизительных проблем. Ведь это унизительно для взрослого человека — не уметь зашнуровывать ботинки! Не свои, конечно. Оказывается, делают такую обувь — это просто головоломка какая-то, так мне казалось сначала.
Детей больше двадцати, они все одновременно одеваются на прогулку. И многие подходят, просят зашнуровать им ботиночки, застегнуть куртки, завязать шарфы и пр. В первый раз я это делала, наверное, час. А в это время некоторые дети, давно уже одетые, должны были ждать тут же, в раздевалке, и преть в своей теплой одежде.
И это на каждом шагу. Давать ли детям пить, если хотят? В первый день они у меня выпили графин кипяченой воды за 10 минут, а потом полгруппы ныло: «Я пить хочу!» — а воды-то больше нет.
Моя напарница, Любовь Борисовна, очень долго мне рассказывала о работе, о детях, о родителях, о программе «Радуга» — все, что кажется ей важным, — но все эти мелочи, она их просто не замечает давно, она же 15 лет работает! Впрочем, я потом вспомнила: она говорила, что есть такие дети, которые не только сами одеваются, но и умеют и даже любят помогать одеваться другим, — она даже назвала их имена, но я, потерявшись, об этом забыла, а кроме того, я детей и сейчас еще не всех запомнила по именам.
Оказывается, есть дети похожие, их долго путаешь, а есть какие-то незапоминающиеся — или я просто не умею запоминать лица и имена? Хотя с чего бы уметь? Разве я этому училась когда-нибудь?
Интересно, наши мудрые преподаватели из училища знают, что в первый день работы главное — это просто побыстрей запомнить детей?
А еще: на тебя сразу обрушивается обилие новых впечатлений. И, наконец, самое страшное: ты целый день вынуждена быть вместе с детьми — с «существами из иного мира», как их называл наш незабвенный Лев Израилевич (преподаватель детской психологии). У этих существ совершенно сумасшедший темп жизни: они задают сто вопросов в минуту, в ту же минуту раз по пять ссорятся, дерутся, мирятся, начинают несколько игр, бросают их, смеются, плачут, что-то просят, и иногда очень трудно понять, что. (Одна девочка, которую я запомнила одной из первых именно потому, что не могла ни слова понять из того, что она говорит, все просила: «Можно мне класки? Можно, да?» Это же элементарно: ребенку 5 лет, она не выговаривает букву «р», ее вопрос означает: «Можно мне взять из ящика мои акварельные краски и порисовать?» Но откуда мне знать, что краски хранятся в ящике, что их нельзя брать без разрешения, наконец, что «класки» — это «краски», — я почему-то думала, что она хочет поиграть в классики! Господи, вот дура-то! В общем, пока мне нянечка не объяснила, что хочет сказать Лиза — так зовут эту девочку, — я так и не могла понять.) Это ужас!
Я говорю серьезно: я ничего более страшного не могу себе представить! Я тихая девушка, да. Люблю тишину, у меня медленный индивидуальный темп. Я не очень общительна. Люблю тишину, уединение. Трудно привыкаю ко всему новому.
И при всем при том я уверена: для любого взрослого, не привыкшего к этому, провести вот так сразу, без всякого постепенного вживания, 6—7 часов подряд с пятнадцатью—двадцатью пятилетними детьми, не имея возможности никуда от них уйти ни на минуту, — это пытка. Серьезно, никакого преувеличения.
И вот теперь вечер субботы. Я отлежалась, отдохнула, приняла ванну. Почувствовала себя человеком. И я спрашиваю: неужели это так и нужно делать?
Если я поняла это (мне 20 лет, работаю в первый раз, проработала неделю), то почему этого не понимают те, которые организуют эту работу? Ведь можно же дать указание всем заведующим: приходит «свежая» воспитательша — пусть недельку походит так, одновременно со «старой» воспитательницей: познакомится с детьми, запомнит имена, освоит режим дня — а главное, психика постепенно привыкнет, приспособится. Да мало ли что еще можно придумать!
Я спросила маму (она, конечно, видела, в каком состоянии я прихожу с работы, но — молодец! — молчала):
— Почему так? Почему не написали бумагу всем заведующим?
Мама долго молчала, почему-то ей этот вопрос был неприятен.
Потом говорит:
— А они ведь не знают, что есть такая проблема. Им это не приходит в голову
Я:
— Ну так я знаю, спросили бы меня. А заведующие — они что?
— Заведующие знают, но не станут говорить. Понимаешь, начальству не нравится, когда им подчиненные указывают, что нужно делать. Такая заведующая, если найдется, долго не усидит на своем месте. Подчиненный должен слушать, что говорит начальство, и исполнять — так у нас всегда было.
И как-то так это спокойно сказала: дескать, так уж оно было, так есть, так всегда и будет.
А я возмутилась! Зафыркала, стала иронизировать... Потом только сообразила: а мама-то тут при чем? Что она за начальница? — всю жизнь проработала учительницей начальных классов.
Не удержалась все-таки, спросила:
— И ты так всю жизнь работаешь?
Она чуть-чуть смутилась, но ответила твердо, с достоинством:
— Я люблю свою работу, люблю детей. Ради них можно и придержать свой язык, если знаешь, что ничего хорошего из твоих выступлений не выйдет. Да, я так проработала всю жизнь. И ты будешь так работать.
И ушла.
Я, конечно, внутренне возмутилась: «Я?! Да никогда в жизни!»
А вдруг она права? Вдруг действительно буду?

Продолжение следует

 

Рейтинг@Mail.ru