Сто сорок
лет в ожидании Золотого века
|
Сто сорок лет исполнилось с
того момента, когда первый детский сад открыл
свои двери для российских малышей. Сто сорок лет
— солидный возраст. И это обстоятельство так и
манит предположить: где-то там, в глубине лет,
скрывается золотой век дошкольного образования,
время, когда его ценили, уважали и не жалели для
устройства садов ни сил, ни времени. Особенно из
сегодняшнего нашего положения нам хочется
думать, что «раньше» было иначе. Раньше было
лучше.
Публикация статьи произведена при поддержке ювелирного интернет-магазина "Diamant". Тысячи украшений на любой вкус - серьги с бриллиантами, подвески, цепи, часы, браслеты,
золотые кольца в интернет-магазине. Акции и скидки, новые коллекции, гарантия качества, курьерская доставка или самовывоз. Посмотреть каталог товаров, условия оплаты и доставки, контакты и оформить заказ Вы сможете по ссылке: https://diamant-online.ru/. Но в 1896 году, через тридцать лет после
своего педагогического эксперимента на родной
почве, Аделаида Симонович писала: «У нас, в
России, детские сады не привились. В то время, как
столицы Западной Европы считают тысячами детей,
посещающих детские сады, и маленькие города
изобилуют подобными учреждениями, у нас в
столицах едва две-три сотни детей посещают
детские сады, а в провинции они почти совсем
отсутствуют. (...) Пока интеллигентная часть
общества не интересуется детскими садами, не
могут они возникнуть для народа, потому что нет
семинарий, нет воспитательниц, нет складов с
дешевыми материалами».
Интеллигентная часть общества так и не
проявила должного внимания к устройству детских
садов. Зато после революции эта идея пришлась по
вкусу устроителям нового государства. Только
детский сад стал рассматриваться не в качестве
«дополнения семейного воспитания», как мыслила
его Аделаида Симонович и ее западные учителя, а в
качестве альтернативы семьи. Семья, эта ячейка
частной собственности и капиталистического
государства с ее ценностями
индивидуалистического воспитания, принадлежит
прошлому. А детский сад как коллективная форма
воспитания, как шаг к «обобществлению детей» —
коммунистическому будущему. Советское
правительство стало во множестве открывать
детские сады. И не только по идеологическим
соображениям. Детский сад был местом, где детей
кормили, где они могли играть и заниматься,
потому что в условиях домашнего быта у многих
малышей такой возможности не было — из-за
скученной жизни, из-за бедности и неграмотности
родителей. Кроме того (и это чуть ли не главное),
детский сад был призван высвободить время
женщины для учебы и общественно полезного труда.
И в этом новые власти были солидарны с прежними
борцами за права женщин. Ведь своим
возникновением детский сад обязан тому, что в ХIX
веке российским женщинам не разрешали получать
высшее образование.
А Симонович так страстно этого хотела, что решила
поехать учиться в Швейцарию. Там ей про детский
сад и рассказали.
Но в послереволюционной России
принцип занятости женщин на «общественно
полезных работах» был доведен до абсурда. Очень
скоро благодаря торжеству принципа «Кто не
работает, тот не ест» воспитание детей в семье
перестало считаться серьезным делом. И вот уже
женщина, родившая ребенка, через два месяца
обязана выходить на работу. А дети — хочешь не
хочешь — должны с малолетства большую часть
времени проводить в коллективе. Чуть ли не с двух
месяцев. Несмотря на состояние здоровья.
Несмотря на тоску по матери. Несмотря ни на что.
Сегодня принято гордиться цифрами
доперестроечных десятилетий. Мол, у нас чуть ли
не 100 процентов детей было охвачено дошкольным
образованием. И на Западе нам завидовали.
Против цифр не поспоришь. Систему мы
создали. Но вряд ли время существования
дошкольного образования в эпоху развитого
социализма может считаться золотым веком. Иной
раз приходит в голову мысль, что Александр
Васильевич Запорожец, директор Института
дошкольного воспитания, так упорно и активно
отстаивал деятельностный принцип воспитания в
детских садах, потому что имел несчастье увидеть,
что же там, внутри, действительно происходит. А
внутри этих учреждений, призванных
иллюстрировать миф о счастливом детстве, малыши
ходили строем, говорили хором и по полчаса, а то и
дольше, молча и неподвижно сидели на стульчиках,
сложив ручки на коленках. Потому что
насчитывалось их в группе — спустя
пятнадцать—двадцать лет после войны — по
тридцать человек. И справиться с таким
количеством детей можно было только в условиях
жесткой и скучной дисциплины. По команде
раздеваться-одеваться, по команде ставить
раскладушки, по команде есть, по команде играть в
космонавтов и строителей.
Но даже в то время детские сады
делились на «плохие» и «хорошие». Не по
педагогическим подходам, а по принципу
материального обеспечения. «Плохими», как
правило, были сады районные — откровенно бедные,
с малым количеством игрушек, зачастую сломанных,
с питанием без изысков: суп да каша — пища наша.
Да еще напиток под названием «кофе» — почему-то
всегда холодный и с пенками. А «хорошими»
считались сады ведомственные, прежде всего —
заводские. У них и дачи свои имелись, куда детей
летом вывозили. Пролетариат-то был «гегемоном»!
Но даже заведующие заводских садов вынуждены
были прилагать специальные усилия, чтобы добыть
в «свое хозяйство» мебель и игрушки.
Значит ли это, что все было плохо?
Конечно, нет. Дети — народ удивительный, и часто
все хорошее происходит с ними не благодаря
усилиям взрослых, а вопреки. Все, кто ходил в
детский сад в разные десятилетия нашей истории,
вспоминают его по-разному. Воспоминания зависят
от разных причин. От характера того, кто
вспоминает. От того, повезло ли ему с друзьями.
Повезло ли с воспитателем. Потому что педагог —
живой, конкретный, — он вне времени и
пространства. Умеет играть с детьми, умеет их
приласкать, спеть песенку, по головке вовремя
погладить — и жизнь ребенка окрашивается в новые
тона.
А воспитатели двух послевоенных десятилетий, как
правило, выросли внутри дворовых сообществ. Они
знали много разных игр. У них был богатый игровой
опыт.
И пока их не стали заставлять публично играть с
детьми в космонавтов и пограничников — в
присутствии комиссии из РОНО, они играли с детьми
в прятки и в салочки, рассказывали разные истории
и учили прыгать через веревочку. Но это, как
водится, делали не все. Только те, что «от Бога».
А их всегда недобор. И в семидесятых, по сравнению
с шестидесятыми, им уже как-то труднее было
дышать, труднее выскакивать за рамки тотальной
«заорганизованности» и идеологического
прессинга. Нет игрушек, есть игрушки — а портрет
дедушки Ленина вот он, во всю центральную стену.
Под ним обязательный столик с книжками
Бонч-Бруевича.
И в семидесятых годах нового,
двадцатого века те самые интеллигентные
родители, которые, по мысли Аделаиды Симонович,
должны были продвигать дело детского сада в
общественном сознании, заговорили о вреде
детского сада. «Детские сады, — приводила
Аделаида Симонович мнения своих противников, —
служат рассадниками болезней. Зрению вредят
некоторые мелкие работы детского сада, а голосу
— громкое пение в связи с усиленными телесными
движениями. В детском саду дети делаются
нервными». Эти слова, только сто лет спустя, почти
слово в слово повторяли те родители из
«инакомыслящей интеллигенции», которые не
хотели отдавать своих малышей в детские сады.
Родители заговорили о ценностях семейного
воспитания, которому советские идеологи
отводили подсобную, второстепенную роль. Они
считали, что — в силу собственной образованности
и внимания к педагогическим вопросам — сами
могут многому научить детей. Интеллигентные
родители стали искать альтернативу детскому
саду — закрытому и идеологизированному
государственному учреждению, подавляющему волю
детей, раскалывающему семью. Тогда, в
семидесятых, и возникли первые эстетические
школы для дошкольников — как альтернатива
детскому саду, первые родительские клубы и
первые попытки воспитывать детей дома
совместными усилиями. Но детский сад как
институт это никак ни в коей мере не затронуло. И
реформа образования его почти не коснулась. Мало
ли, кто что придумает! Мы на чем стояли, на том и
будем стоять: у нас тут СЭС, а тут — КПСС.
Только грянули девяностые, и все
основы пошатнулись. Одномоментно кончились и
дети, и деньги. Детский сад как образовательный
институт стал бороться за выживание. Теперь все
зависело от этих, когда-то незаметных родителей:
приведут они детей — будет детский сад, не
приведут — закроют. В это самое время, когда
приходилось так трудно, многие до сих пор
безусловные вещи стали переоцениваться.
Родителей, которых раньше на порог не пускали,
стали привечать и заманивать. Про семью
заговорили, про партнерские отношения в
воспитании. И к середине девяностых многому
научились: с семьей взаимодействовать,
предоставлять детям свободу выбора занятий,
работать по новым программам, пробовать новые
приемы, групповое пространство интересно
организовывать. А в группах-то, в группах не по
тридцать человек, а по пятнадцать—двадцать! Еще
бы чуть-чуть — и научились индивидуальной
работе. Может, это была заря золотого века? Только
мы не заметили?
Теперь у дверей детского сада снова
очередь на место. Но мы уже не рады. Группы опять
переполнены. Студии закрываются, об
индивидуальном подходе даже подумать страшно. И
педагогические идеи, выстраданные и выношенные в
трудные девяностые, как-то стали угасать сами
собой. Кому они нужны, если за их воплощение так
плохо платят? А новые программы кому нужны, если
их осваивать некому? Нет новых желающих идти на
тяжелую и почти бесплатную работу в детский сад.
А интеллигентная часть общества
интересуется только одним обстоятельством:
попал ли мой собственный ребенок в тот детский
сад, где английский, бассейн и сауна? До проблемы
в целом ей дела нет. А те, кому должно быть до
этого дело по долгу службы, сидят и считают
копейки: дорого это — строить детские сады. А еще
дороже — содержать. Поэтому лучше делать вид, что
проблемы вообще нет. Как-нибудь сами со своими
детьми разберутся.
Но мы будем верить в светлое будущее.
Фридрих Фребель, идеями которого в свое время
заразилась Аделаида Симонович, видимо, был не
только философом и педагогом, но и поэтом. Надо же
придумать для образовательного учреждения такое
название — «детский сад»! Приют, дом призрения,
школа для маленьких — выбирай из уже
существующего набора. Так нет же! Он придумал
«детский сад». Есть яблоневый сад, есть сад
цветов, а есть сад детей, детский сад. И детей там
растят, как цветочки. Или как цветущие деревца.
Взращивают. Заботливо и осторожно. Любовью
удобряют. Чтобы света и жизненной влаги хватало.
Он и воспитательниц называл не иначе, как
«садовницы». Красиво. Трогательно.
Название «детский сад» — как талисман.
Его даже приписки ДОУ-ГОУ не уничтожили. Так
прочно укрепилось оно в языке. А это что-то
значит.
И если золотого века в дошкольном
образовании не было, значит, он еще впереди.
Марина АРОМШТАМ
|