Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Дошкольное образование»Содержание №15/2006

РОДОМ ИЗ ДЕТСТВА

Как я впервые был в Третьяковской галерее

Из воспоминаний Михаила Покровского, сотрудника Российской государственной детской библиотеки

Впервые я был в музее, то есть Третьяковской галерее, когда мне было шесть лет. Где-то зимой 1963 года. Как я не был мал, но знал, что есть картины, которые рисуют не маленькие дети в своем альбомчике цветными карандашами, но большие взрослые дяди, и они называются художниками. Картины, которые нарисовали взрослые художники, были в журналах, которые читали взрослые, и очень часто на спичечных коробках и коробках для папирос.

Особенно запомнились такие картинки: три дядьки на лошадях и в каких-то странных шапках, которые называются «шлемами». И еще лес и деревянный мостик над речкой.

Мне это все было очень интересно, а папа сказал, что если я себя буду хорошо вести, то он с мамой отведет меня в Третьяковскую галерею.

И вот в воскресенье папа и мама повели меня в Третьяковку. Помню, что ехали на метро и папа сказал, что метро проедет под Москвой-рекой, под водой. А потом мы вышли из метро, мимо шли трамваи, потом прошли узкой улочкой мимо огромного серого дома, и вот перед нами старинный красный дом с башнями.

Огромные комнаты, и на стенах картины, и они такие большущие, есть даже выше человека. И все, что там нарисовано, все как настоящее. В комнатах, где на стенах висят картины, очень много солдат.

Но вот я остолбенел от ужаса.

На одной из картин... красное, красное. Батюшки, да это же кровь! На земле валяются люди в сапогах и... без голов! А вот человек в крови, и вместо головы что-то красное, нет, я уже знал это страшное слово — «кровавое»! А его голова в фуражке — отдельно!

А вот... целая гора из человеческих голов.

А вот какой-то странный дом с круглой крышей и дядька на верблюде в какой-то странной шапке и халате. И тут же столбы, а на них... опять головы. А дядька на верблюде смотрит на эти головы и еще улыбается.

Я задрожал, чуть не упал, у меня потемнело в глазах. А папа с мамой смотрят, и им ничего. Потом папа сказал, что это рисовал какой-то Верещагин. И что все это он увидел в какой-то Средней Азии, и это все было очень давно, в прошлом веке.

Как мне ни было страшно, я успел удивиться: «Разве в прошлом веке еще отрубали головы?» Я был мал, но знал, что головы отрубали при царице Екатерине и еще раньше. Ну, например, был такой очень злой царь Иван Грозный. Но в прошлом веке чтоб рубили головы?

И что это за Средняя Азия такая? И как этот Верещагин не побоялся туда поехать? А если б этот гад, что сидел на верблюде, и ему отрубил голову?

И еще была картина, где мужчина в белой рубашке, сапогах и фуражке бежал, как угорелый, и рукой держался за грудь.

Папа и мама спешно увели меня из этого зала.

Час от часу не легче! Огромное поле, и на нем лежат мужчины в старинных сапогах и в каких-то странных костюмах, папа объяснил, что они железные.

А над полем и лежащими людьми было темно и летали вороны. И я понял, что эти люди не уснули, они не спят, они мертвы, и умерли не как умирают в старости или от какой-то там болезни, — их убили. А я еще ни разу не видел мертвых людей.

Их убили какие-то половцы!

Я узнал, что тарелка, которую воин держит на боку, называется щитом, странная железная полушапка — шлемом, а рубаха (она не просто из железа, но из железных колец) называется кольчуга. А ружей тогда не было, и стреляли из луков и дрались мечами. Мечи — это такие очень большие ножи. Но ни кольчуги, ни щиты не уберегали от стрел и мечей с копьями.

Я с трудом двигался с места, так мне было страшно: вдруг я тоже окажусь в том страшном мире, что на картинах.

Но папа с мамой меня все же перевели в следующий зал. Там на многих картинах был нарисован лес. Это меня успокоило. Лес я всегда любил, и когда мы жили на даче, я обожал с бабой ходить в лес. А здесь, в этой Третьяковке, лес на больших-пребольших картинах, как настоящий.

Вот на одной из картин лес с соснами, с елками, прямо как на даче, около откоса.
И там бежит, нет, летит, именно летит, настоящий, самый настоящий волк, а на волке верхом мальчик и девочка, только большие, и одеты по-старинному. И как-то очень тепло — в сапожках, хотя на картинке, судя по всему, лето.

А вот и те дядьки на лошадях, что я видел на спичечных коробках. В середине самый старший и самый сильный из них. Я уже тогда знал, что он и самый лучший, потому что сам из бедной крестьянской семьи и был всегда за бедняков.

Я немного успокоился. Ну, этих богатырей никто не убьет, попробуй отрубить им голову: они сами кому хочешь покажут!

А вот и тот самый лес, речка и мостик. Как мне туда захотелось! Убежать бы с нашей проклятой Ново-Рязанской в этот лес. И еще папа рассказал, что эти картинки художники рисовали не карандашом, а писали каким-то маслом. Неужели маслом, которое намазывают на хлеб, можно рисовать? А есть картины, которые вообще выше человека. Как же художник рисовал, в смысле клал картинку на стол, ведь она и на столе не поместится? И сколько же он масла накупил в магазине!

И опять мне стало не по себе. Вроде бы нарисован лес, коровы. А в траве лежит мальчик, он что, спит? А рядом собачка, она лает... смотрит в небо... «Этого мальчика убили», — объясняет мама. Этот мальчик был пастушком и пас коров. В это время по небу пролетал фашистский самолет и вот, убил этого мальчика! Я всмотрелся в картину и разглядел, что куда-то далеко-далеко улетает страшный черный самолет.

А собачка все лает на небо и осталась совсем одна. Что ж этот мальчик не спрятался, когда пролетел этот страшный самолет? Бедный мальчик. Какие же гады летели на фашистском самолете!

…На последней картине, которая мне запомнилась в то детское посещение, были нарисованы рельсы и паровоз. В середине самый большой из паровозов, с красной звездой.

С самого раннего детства, сколько я вообще себя помнил, я очень любил железные дороги и все то, что поезда водило, — тепловозы, электровозы, а в особенности — паровозы! Когда я впервые увидел паровоз, то я его очень испугался, он в своих клубах дыма походил на страшное чудовище, но потом, увидев его вблизи, я увидел, что он совсем не страшный, и хоть и не живой, но большой и очень добрый.

И вот большой и добрый паровоз смотрит со своих рельсов и как бы улыбается своей звездой и своими фарами. И я как-то успокоился. Поезда, сколько я себя помнил, как мне казалось, вывозили людей из душного, каменного города-склепа на дачу, а «дальние» — на загадочный Север или в Сибирь, где живут добрые олени, или на юг — к морю. И я уже знал, ко всему прочему, что паровозы вместе с железными дорогами придумали в более доброе время, когда уже не отрубали голов, не сжигали, не выкалывали глаз!

«Транспорт налаживается», — прочел папа. Транспорт, ведь это легковые машины, автобусы! А отчего он налаживается?

Прошло еще несколько лет. Я уже большой, учусь во втором классе. Баба откуда-то достала очень толстую коричневую книгу, которая называлась «Третьяковская галерея». Я начал листать, а там картинки те же, что я запомнил (отрубленных голов, к счастью, не было). Но они были почему-то нецветные.

Я догадался, что художник рисует большую картину и тут же перерисовывает, черно-белым. И в таком уменьшенном размере. Когда я был в Третьяковке, то запомнил, что надо идти из зала в зал и не задерживаться, а книгу с картинками можно перечитывать без конца, лежа на диване.

С огромным трепетом я подолгу рассматривал те картинки, где про лес. Про лес и речку. Про лес и поляну. Смотрел и вспоминал дачу. Очень мне понравилась картина, где вроде как дачная веранда, но без стекол: стоит стол и ваза с цветами, и за крыльцом сад. Называется картина «После дождя», и видно, что мокро, художник смог это нарисовать прямо всамделишно. Мне так приятно стало: мне показалось, что я нахожусь вот на этой даче.

...Много раз я бывал в любимой Третьяковке. Но того самого первого и яркого своего посещения я не забуду никогда!

 

Рейтинг@Mail.ru