РОДОМ ИЗ ДЕТСТВА

Уважаемые читатели, вы ходили в детский сад? Ходили ли в детский сад ваши родители? Поделитесь с нами своими воспоминаниями. Быть может, собрав ваши впечатления в единую картинку, мы сможем лучше разобраться в сегодняшнем дне. Своими воспоминаниями делится Виктория МИЛЕНКО,преподаватель Белгородского педагогического колледжа. Виктория МИЛЕНКО Я бежала в детский сад! Наверное, мой детский сад был хорошим, хотя ходила я туда в трудное время, в послевоенные годы (1945–1949). Жили мы в небольшом поселке под Киевом. Детский сад находился рядом с огромным лугом, по которому протекала малюсенькая речка Пеховка, километрах в двух от нас она впадала в Днепр. На лугу было много воронок от бомб. Весной, когда речка разливалась, все воронки заполнялись водой. Летом они превращались в маленькие озерца, полные головастиков и лягушек, а вокруг росло бесконечное множество незабудок весной и ярко-малиновых смолок летом. В быту все было не так красиво: небольшие комнаты, печное отопление, деревянные раскладушки, железные умывальники. Но никакого дискомфорта от этого мы не испытывали. Все лето ели, спали и играли на площадке под деревьями и бегали по любимому лугу. Воспитательницей у нас была «Мари Миляновна» — всегда спокойная, большая, улыбчивая, красивая. Сейчас я догадываюсь, что звали ее, наверное, Мария Емельяновна. По праздникам Мария Емельяновна надевала шелковое платье в мелкий горошек, и мы все вместе фотографировались — она в центре, вокруг девочки в жестко накрахмаленных марлевых платьицах и мальчики в вышитых рубашках. Не помню, чтобы Мария Емельяновна играла с нами или проводила какие-то занятия, но она почти ничего не запрещала. Не дозволялось только одно — убегать на лугу дальше двух толстых тополей, а так хотелось! Ведь там дальше, в теплой воде так звонко квакали лягушки, а в речке можно было увидеть мальков и длинные водоросли. Мы думали, что это волосы русалки. Иногда воспитательница водила нас к речке, нам разрешалось немножко покупаться, а потом девочки плели венки из дикого клевера, а мальчики залезали на танк и играли в войну: подбитая тридцатьчетверка стояла на краю воронки несколько послевоенных лет. Игрушек было очень мало. Куклы с пришитыми к туловищу платьями и оббитыми носами — привычные атрибуты наших игр в «дочки-матери». Мы и не знали, что бывают другие. И вот однажды Алла, девочка из нашей группы, принесла в детский сад невиданную драгоценность — куклу, у которой глаза закрывались, ручки и ножки двигались, волосы можно было расплетать и заплетать. К тому же кукла умела плакать. Игрушку привез Алле папа, вернувшийся после войны из Германии. Ей разрешили взять игрушку в детский сад, но не разрешили давать другим детям. Так Алла и ходила целыми днями, не выпуская свою куклу из рук. Сначала мы надеялись хотя бы подержать ее, хоть покачать немножко, просили об этом Аллу самыми вежливыми словами, которые только знали, приглашали в общие игры, отдавали ей самые выигрышные роли, но Алла так и не сдалась. Пришлось куклу отнимать. Пока подоспела «Мари Миляновна», ноги уже были у нас, а саму куклу, с обвисшей головой и руками, Алла по-прежнему прижимала к себе и громко ревела. Заревели и мы: знали, что по головке за совершенное не погладят. Но как-то обошлось без жертв, нас наказали не очень строго. Куклу отремонтировали, хотя былую притягательность она уже потеряла. На Аллу мы обиделись и долго с ней не дружили. К тому же в это время в детский сад приобрели две новые игрушки: лисичку и волка. Наверное, игрушек купили больше, но запомнились именно эти — яркие, фланелевые, туго набитые опилками. У нас появилась новая забота: прийти первым в детский сад и успеть поиграть с забавными зверюшками. Недели через две фланель и на лисичке, и на волке стала одинаково серо-грязной, и мы вернулись к своим куклам. Что ни говори, а старый друг лучше новых двух. Очень любили мы музыкальные занятия у Петра Кирилловича. Он преподавал в музыкальной школе, а к нам, в детский сад, приходил только два раза в неделю. С нами Петр Кириллович был всегда добрым и веселым, а главное, у него был аккордеон невозможной красоты! За особые заслуги он разрешал некоторым из нас нажать на клавиши и вместе с ним пропеть: «до-ре-ми». Иногда он пел нам военные песни, мы не все понимали, но подпевали с удовольствием: «Ты ждешь, Лизавета, От друга привета. Ты не спишь до рассвета, Все грустишь обо мне...» А когда Петр Кириллович уходил, мы играли в «Концерт». Начинался он всегда с одних и тех же слов: «Первым номером нашей программы выступает...». Эта фраза так прочно отложилась в сознании, что и через много лет, когда я была в пятом классе и впервые попала в оперу, была страшно удивлена, почему перед спектаклем никто не вышел и не объявил: «Первым номером...». К праздникам в детском саду готовили что-нибудь вкусненькое. Мария Борисовна, наш повар, заранее рассказывала, какое замечательное блюдо будет к праздничному обеду. Ее сын Владик ходил в нашу группу и очень гордился своей мамой, а мы завидовали ему, потому что он иногда забегал на кухню, а нам туда запрещали заходить. Однажды нам сказали: «Сегодня на обед будет запеканка с изюмом». Мы не знали, что такое «изюм», никто его не пробовал, и стали спрашивать у «Мари Миляновны», какой он. Воспитательница так ярко описала вкус невиданного блюда, что Владик выдержать не смог. Во время прогулки он побежал на кухню и как-то умудрился съесть почти весь изюм (детский сад-то был маленький, и изюма, наверное, было немного). Скандал последовал грандиозный. До сих пор помню, как Мария Борисовна за шкирку тащит упирающегося и орущего Владика к заведующей, как мы все дружно обзывали его «жадиной-говядиной». Нам досталось по несколько изюминок, но вкус запомнили. С Владиком мы потом десять лет учились в школе, дружили и время от времени, когда у всех хорошее настроение, шутили: «А помнишь, как ты наш изюм съел!». Конечно, жили мы бедно и просто, но окружали нас, детей, добрые взрослые. Они-то и помогли нам прожить счастливо годы дошкольного детства, и вспоминается оно всю жизнь как зеленый, теплый, усеянный цветами и заполненный детским смехом луг.